Огненная дева - Страница 82

– Я жду жену, дядя.

Почти одновременно с этими словами послышался шелест шелкового платья в колоннаде, и Лиана сошла в сени.

Майнау предупредил ее, что дамы должны быть в бальных туалетах, и она надела свое затканное серебром подвенечное платье. Большие смарагды, отделенные от ее ожерелья, блестели в роскошных волнах ее золотистых волос, придерживая ветки белых фиалок.

– Ах, какой сюрприз нашему двору! – воскликнул гофмаршал. Он был взбешен: ему и в голову не приходило, что она тоже поедет. – Alez toujours, madame! – сказал он, быстро отодвинувшись с креслом и пропуская ее мимо себя.

Лиана, видимо, колебалась: ей не хотелось проходить мимо разволновавшегося старика.

Майнау подал ей руку и вывел из сеней.

– Моя невеста мила, как Белоснежка, но прекрасное лицо ее подернуто грустью, – шепнул он ей нежно на ухо.

– Мне многое надо передать тебе; мне кажется, что я ступаю по раскаленным углям. Если бы мы скорее были опять дома!

– Терпение! Я, насколько возможно, скорее окончу свою миссию при дворе, а потом помчусь далеко-далеко, держа в объятиях свою возлюбленную.

Он помог ей сесть в экипаж. Серые рысаки помчались, а за ними крупной рысью поехали гнедые лошади гофмаршала.

В столице привыкли смотреть на второй брак Майнау, несмотря на знатное происхождение молодой женщины, как на некоторого рода mesalliance. Многие держались даже того мнения, что ее взяли в замок в качестве ключницы и гувернантки, и рассказывали, что она в черном шелковом переднике, со связкой ключей в руках прогуливается по кухне, погребам и прачечным… И это баронесса фон Майнау, супруга самого богатого человека в государстве!.. Это возмутительно!.. Боже, как очаровательно наивна и неопытна была в подобных вещах первая жена, как неотразимо привлекательна и с каким достоинством умела она держать себя! Она была не госпожой, а феей, благородной «лилией» своего аристократического дома! Она явилась на свет только для того, чтобы для нее плелись дорогие кружева, приготовлялось лучшее шампанское и чтобы дать счастье бесчисленным рукам и ногам носить себя, позволять украшать свою нежную фигурку и служить ей. Если бы кто-нибудь спросил ее, где находится кухня в Шенверте, то она в прелестном гневе ударила бы дерзкого хлыстом. Напротив того, в конюшне она была как у себя дома, как в своем будуаре, и даже знаменитые жасминные духи не могли иногда заглушить запаха конюшни, которым пропитывались ее платья; но это было так несказанно аристократично и так оригинально. Второй же жены никто в столице не видал; знали только, что она высокого роста и рыжая, а воображение прибавляло к этому и широкие плечи, почтенной величины ноги, красные руки и неизбежные веснушки… Далее, привыкли видеть, что барон Майнау жил в столице холостяком, и на последнем большом вечере на лукавый вопрос, как поживает его молодая жена, он отвечал, пожав плечами: «Я думаю, что хорошо; я три дня не был в Шенверте…» К довершению всего все были уверены, что его отъезд будет сигналом к разводу, – и вдруг он входит в концертный зал герцогского дворца под руку с молодой женщиной, одетой во все белое, начиная с платья и кончая белыми атласными туфельками, все существо которой дышало такой белоснежной, строгой и такой холодной красотою, как будто это была ледяная королева со снежных гор.

Герцогиня желала придать особенный блеск своему вечеру. Это был первый придворный концерт после смерти герцога и, как предполагали, первый маленький, по-видимому импровизированный, бал, которым она хотела повеселить придворную молодежь. В концертном зале и прилегавших к нему других залах было светло как днем. Все люстры и канделябры проливали ослепительный свет, а в зимнем саду, замыкавшем анфиладу комнат, искрились огненные фонтаны из колоссальных лилий и ландышей белого стекла, возвышавшихся из массы тропических растений. Туалеты дам отличались особенной роскошью и разнообразием; драгоценные камни сверкали в волосах, на белых шеях, на тяжелом атласе и воздушном газе платьев; блестящие веера колебались, и со всех, как молодых, так и старых, прекрасных и безобразных уст сыпались слова злоречия, лести, тайной любви и скрытой зависти. И весь этот говор мгновенно утих при появлении «владельцев Шенверта». Так вот какова сделавшаяся почти мифом вторая жена Майнау! Так горда и спокойна! Как мало смущения и волнения обнаруживает она перед всем этим блестящим придворным обществом! И что же это за новая прихоть чудака, что вел ее под руку? Своим ложным браком, из известных ему расчетов, он поставил эту графиню Трахенберг в щекотливое положение, как будто стыдясь, он тщательно прятал ее до сих пор от всех; при дворе она была предметом насмешек, и результатом такого поведения было то, что просьба о разводе была уже на пути в Рим. И как раз в ту минуту, когда это известие не представляло больше никаких сомнений, он вдруг явился с ней ко двору и с таким видом, точно хотел сказать:

«Полюбуйтесь, мой вкус еще не так дурен! Даже для своей комедии я не мог отказаться от пристрастия к изящному. Посмотрите еще раз на осмеянную прежде, нежели я отправлю ее домой!» Мужчины думали, что тщеславие окончательно свело его с ума, нельзя было представить себе ничего гармоничнее этих двух высоких, стройных фигур, шедших рядом! Первая его жена, как бабочка, всегда летала впереди него; а когда случалось, что она из этикета клала свои хорошенькие пальчики на его руку, то почти смешно было видеть рядом с ним ее миниатюрную фигурку. Еще вторая жена не окончила своего пути через огромный зал, как уже всеобщее мнение решило, что она Лорелея, а он – слепой глупец.