Огненная дева - Страница 48


К оглавлению

48

– Кто это сделал? – с пылающим взглядом повторила Лен вопрос. – Те руки, которые постоянно ищут арапника, пальцы которых с ногтями так загибаются внутрь, как будто им все хочется загребать, точно все для них мало… Да, баронесса, он сущий дьявол!

– Он, вероятно, страшно ненавидит ее?

– Ненавидит? – Тут ключница громко рассмеялась. – Разве это ненависть, когда мужчина бросается на колени и с воем и визгом просит сжалиться над ним?.. Да кто бы мог подумать, глядя на этот желтый высохший скелет, что он как бешеный мог преследовать бедную женщину!.. Я стояла здесь, на веранде, и видела, как он ползал пред ней на коленях. Она отмахивалась и отбивалась и наконец однажды, в глухую ночь, бросилась от него мимо меня в сад. Тогда ноги его были еще быстры, он гнался за нею по всему саду, но ведь она была легка, как перышко, как снежинка. Она давно уже была дома, заперла изнутри дверь и лежала у колыбели спящего Габриеля, когда он опять явился. Стоя в темном углу, я сначала проклинала его, а потом смеялась. Он стоял в каких-нибудь трех шагах от меня и в бешенстве колотил кулаком по решетке, да ничего не помогало, и волей-неволей пришлось ретироваться.

Рассказ был так жив, что вся картина вдруг представилась Лиане. Она видела, как молодая женщина со слезами ужаса и отвращения на прекрасном лице, поглядывая назад, бежала на своих проворных ножках вокруг пруда; а за нею гнался формалист, холодный придворный с дерзким, злым языком, он, объятый безумной страстью старик!.. Неужели это было возможно?.. Невольно отступила она на шаг от пруда, ей хотелось заглянуть в индийский домик, но все окна и стеклянная дверь его были занавешены плотными пестрыми, плетенными из тростника шторами.

– Не правда ли, вам жаль ее, баронесса? – спросила ключница, уловив ее взгляд. – Вот уже два дня, как там очень тихо; она много спит, короче сказать, это предсмертный сон: ее не станет в какие-нибудь четыре недели.

– Неужели же не было никого, кто бы мог защитить ее? – спросила молодая женщина; глаза ее были влажны.

– Кто же?.. Тот, кто привез ее из-за моря, покойник барон, за несколько месяцев до смерти был заперт в красной комнате. Шторы там были спущены, окна не отворяли, а когда нападал на него страх, то и ставни запирали, и все замочные скважины затыкали бумажками, чтобы не пролез к нему дьявол… Он был очень умный человек, но под влиянием болезни видел все в черном цвете, а чтобы это не прошло у него, о том старались двое – вот тот, с бритой головой, и другой, которого недавно увезли отсюда… Его уверяли, что он болен, потому что выстроил языческий храм в индийском саду и свое сердце отдал «уличной танцовщице», – и он этому поверил! Господи Боже мой, чего не сделаешь из больного человека с помутившимся рассудком! А когда он спросил раз о женщине, которую любил более всего на свете, то ему отвечали, что она ему изменила и полюбила другого… Фуй! Какая это была низкая ложь, какой бессовестный обман!.. И об этом все кричали в замке, и мой покойный муж – да простит ему Бог! – был заодно с ними. Он служил камердинером у покойного барона и потерял бы место, если бы сказал что против.

Видно, тяжело было ей это признание, потому что она в первый раз провела рукой по глазам, чтобы вытереть набежавшую слезу.

– Вот тут-то я и приняла суровый вид и сделалась груба с целым светом. Женщина в индийском домике была мне бельмом на глазу, а ее ребенок… Вот меня и заставили быть крестной матерью Габриеля и выбрали в сиделки к больной… Не правда ли, баронесса, я могу хорошо играть комедию? Выходит так натурально, когда я ворчу на Габриеля и журю его в замке… А ведь это мое сокровище, моя единственная отрада – я отдала бы за него по каплям всю свою кровь. Не я ли ходила за ним с его пеленок, не на моих ли руках вырос он, и разве мало слез пролила я над бедняжкой, когда он смотрел на меня так кротко и любовно, даже и тогда, когда я была с ним сурова?..

Тут голос ее оборвался, и она, закрывшись передником, горько заплакала.

– А ведь он тоже принадлежит к их семье! – прибавила она, помолчав, и сердито опустила передник. – Все-таки он Майнау; это так же верно, как и то, что над нами сияет светлое солнце, и хотя покойный барон никогда не видел его, но Габриель был и остается его сыном.

– Вы должны были бы рассказать все молодому барону, когда он вступал во владение наследством, – серьезно проговорила Лиана.

Ключница в испуге отскочила и подняла руки к небу.

– Ему, баронесса? – спросила она, будто не расслышав. – О, вы шутите! Когда молодой барон только мельком увидит Габриеля, я и тогда уже дрожу: у! Этот взгляд пронизывает меня насквозь!.. Это правда, барон вообще очень добр, делает много добра бедным, не терпит несправедливости, но он не хочет видеть многого, он не любит, чтобы его беспокоили, и потому многое, что бы следовало строго разобрать, проходит совсем незамеченным… Он ведь хорошо знает, отчего больная так кричит, когда герцогиня проезжает мимо… – Тут Лен замолчала.

– Отчего же? – спросила Лиана, слушавшая ее с величайшим вниманием.

Ключница искоса, со смущением посмотрела на нее.

– Видите ли, молодой барон так похож на своего покойного дядю, что я другой раз охотно присягнула бы, что покойный барон снова ожил… Раз как-то он и прошел мимо индийского домика под руку с герцогиней, – старушка робко осмотрелась кругом, – а ведь герцогиня всегда смотрит на него так, точно сжечь хочет его своими глазами. Меня в то время не было там, этого не знаю, но больная вообразила себе, что это идет ее возлюбленный, и, мучимая ревностью, громко вскрикнула; с тех пор она всегда неспокойна, когда герцогиня проезжает верхом… Ведь это же доказывает… как сильно она любила покойного, но господин барон говорит только: она помешана – и все тут… Нет, он не пошевельнет и пальцем, и если Господь не смилуется, то бедный мальчик через три недели поступит в духовную дрессировку, а потом его ушлют к язычникам; таким образом он, конечно, не будет стоять им поперек дороги.

48