Огненная дева - Страница 46

– Собака! – закричал вне себя гофмаршал на ловчего; злоба душила его: он вскочил, но тотчас же со стоном опустился назад в кресло. – Вот видишь, Рауль, куда ведут твои гуманные идеи! Мы кормим этих воров, по нашей бесконечной доброте они избавлены от голодной смерти; но если не стоишь над ними с арапником, они становятся дерзки, воруют где только могут, да, наконец, еще и жизнь-то наша не в безопасности с ними!

– Докажите хоть одно мое воровство, барон! – воскликнул взбешенный ловчий. На него страшно было смотреть: глаза его выкатились, а смуглое лицо пылало. – Я вор? Нет! Я тружусь честно!

– Тише, Даммер, уйдите отсюда! – приказал Майнау, указывая на охотничий дом.

– Нет, барон, у меня тоже есть честь, как и у вас, и я дорожу ею, может быть, больше, чем важные господа, потому что, кроме нее, у меня ничего нет! Вы уже раз ударили меня арапником, – обратился он к гофмаршалу, задыхаясь, слова срывались у него с языка, – я смолчал, потому что должен кормить своего старого отца, но забыть этого я не мог! Вы говорите о своей бесконечной доброте? Где только возможно, вы урезываете наше жалованье, вы не стыдитесь обсчитывать нас на какие-нибудь гроши; весь свет знает, как вы скупы и жестоки!.. Так, теперь я высказался и оставляю Шенверт, но берегитесь, берегитесь меня!

Мощными руками схватил он кресло, сильно потряс его и оттолкнул его от себя с такою силою, что оно прокатилось далеко в кусты.

Фрейлина и дети громко вскрикнули, а герцогиня удалилась к индийскому домику. Майнау в ужасном гневе вырвал из земли засохший прут и замахнулся им; нежный, болезненный крик раздался в воздухе.

– Не бей его, Майнау! – воскликнула Лиана. Губы ее нервно дрожали, а правая рука ее бессильно опустилась; она неслышно подбежала к мужу, чтобы отвратить удар, и, в то время как ловчий, удачно избежав его, скрылся со злобным хохотом, удар попал прямо в нее.

Одну секунду Майнау стоял неподвижно как пораженный громом, потом с проклятием далеко отбросил от себя прут и хотел схватить обеими руками раненую правую руку жены, но невольно отступил – перед ним стоял придворный священник. Этот священник не выказал бы большей фанатической энергии, защищая от варваров святую дарохранительницу, чем в эту минуту, когда он бросился между Майнау и его молодой женой. Он, видимо, действовал под влиянием необузданного чувства пылкой страсти – иначе как объяснить движение, с которым он, защищая собою молодую женщину, привлек ее к себе и поднял правую руку?

– Но, ваше преподобие, не собираетесь ли вы убить меня? – спросил Майнау, медленно произнося каждое слово и оставаясь на месте; он ледяным взглядом смерил священника с головы до ног; болезненный ужас, за минуту перед тем выражавшийся в его вспыхнувшем от испуга лице, сменился теперь холодным презрительно-насмешливым выражением; это спокойствие тотчас же заставило священника прийти в себя: он опустил руки и отступил.

– Удар был так ужасен, – пробормотал он, как бы извиняясь.

Майнау повернулся к нему спиной. Стоя близко около Лианы, он пытался заглянуть ей в глаза, но они оставались опущенными. Тогда он хотел было взять ее больную руку, которую та глубоко спрятала в складках платья.

– Это ничего не значит, я могу слегка двигать некоторыми пальцами, – ответила она со слабой улыбкой, как бы желая успокоить его.

Теперь она подняла голову, и ее безучастные, усталые глаза встретились с его выразительным взглядом, покоившимся на ней, после чего она с необъяснимой мукой перевела их на небесную синеву.

– Вы слышали: удар незначителен, и вы можете успокоиться, святой отец, – сказал Майнау, повернувшись к священнику. – Мне тяжелее! Эта прекрасная ручка будет завтра снова с обычным искусством и артистичностью водить карандашом, а на моей репутации будет вечно лежать клеймо, что я нанес удар женщине! – Необычная резкость звучала в эту минуту в его голосе. – Об одном хотел бы я напомнить вам, святой отец: что подумал бы непримиримый орден, к которому вы принадлежите, о вашем необыкновенном участии?.. Ведь это рука еретички?

– Вы говорите против собственного убеждения, господин барон, приписывая нам такую жестокость, – возразил он холодно. – Мы никогда не забываем, что и эти заблудшие принадлежат нам по крещению.

– Ну, этот довод встретил бы некоторое противоречие со стороны приверженцев Лютера, – прервал его со смехом Майнау и, не обращая внимания на энергически протестующий жест Лианы, пошел навстречу приближающейся герцогине.

– Каких ужасов пришлось быть свидетельницей вашему высочеству в Шенверте! – проговорил он развязно своим небрежным тоном.

Герцогиня устремила на него свой испытующий взгляд: его лицо действительно было холодно как лед… При всей ненависти к молодой женщине боль, отражающаяся на ее бледном лице, возбудила в сердце герцогини некоторое сострадание… А он оставался нечувствительным, у него не нашлось ни одного слова извинения за нее… Да, эти существа никогда не могут сблизиться!

– Ах, мама, на что похожа твоя рука! – вскричал Лео. Он с любовью прижался к матери, раздвинул складки ее платья и увидел ее красную, сильно воспаленную руку. – Папа, я никогда не поступал так дурно и с Габриелем!

Хотя упрек и был вполне заслужен отцом, но в устах ребенка он звучал потрясающим образом. Сама Лиана поспешила загладить его впечатление. Она отстранила Майнау, который хотя и с угрюмым видом, но все же приблизился к ней, и на предложение герцогини воротиться домой и прислать доктора уверила ее, что холодные компрессы всего лучше отняли бы жар, если бы ей позволили удалиться на четверть часа к фонтану, находившемуся около индийского домика.